В распоряжении сегодняшнего читателя имеется огромное количество произведений о Великой Отечественной. Все больше появляется аналитической литературы. Она актуальна и важна. Однако живое дыхание военной эпохи прежде всего доносят именно мемуары и тем более — безыскусные устные рассказы очевидцев. В преддверии 9 мая мы рады представить воспоминания бывших сотрудниц Ленинки, с которыми библиотека поддерживает тесную связь. Переведенные в письменный формат, эти монологи, конечно, теряют какие-то неповторимые интонации, но главное все же осталось.

Зинаида Николаевна Страхова

Начало

— До войны я работала в издательстве и училась в вечерней школе. Надо было помогать родителям: кроме меня в семье еще трое младших — две сестры и брат. Подружка Таня Кирсанова, с которой мы познакомились в КОГИЗе (так называлось наше издательство) потом вспоминала: ты всегда в перерыв по аптекам бегала. Это правда: я маме лекарства искала, она страдала пороком сердца. Моя должность звучала так: «проверщик». Книги рассылались по всему Советскому Союзу: мне полагалось проверить правильность адресов. Чтоб книжки не заблудились. Как только началась война, КОГИЗ сразу же закрылся. Устроились с Таней на завод. 16 октября 1941 года его разбомбили, и если бы мы в ту смену работали...

В том страшном октябре мы с папой остались вдвоем, мама с ребятами эвакуировались в Рязанскую область. Конечно, недоедали, хотя как-то выкручивались. По карточкам ведь получали муку, сахарный песок, другие продукты. Помню, сварила про запас «постный сахар» (вроде помадки) с чаем пить. Перелила в миску и ушла на ночную смену. Утром возвращаюсь, на столе записка: «Зин, ты какой-то кисель сварила, я его съел». Отец воевал в ополчении. Брал Керчь, попал там в плен. Мы получили официальную бумагу, что пропал без вести. Только в 1948 году сообщили о его гибели. Мама умерла раньше этой вести. До последних своих дней надеялась, что выжил и вернется.

На батарее

— В эвакуацию мы с Татьяной не поехали. Пошли в военкомат. Учились на сандружинниц. А жизнь распорядилась по-своему. В феврале сорок второго что-то сдвинулось в ходе войны. Мальчиков, которые под Москвой работали на ПУАЗО (это приборы управления артиллерийским зенитным огнем), отправили на фронт. И нас поставили вместо них. Первая батарея, куда я попала, размещалась недалеко, на Чапаевском проезде. Нас учили стрелять, все действия доводились до автоматизма. Боялись ли мы, совсем еще девчонки? Да не успевали бояться. Орудия бьют — только рот разеваешь, чтобы не оглохнуть. Летят на тебя осколки, а ты усердно делаешь свое дело. Я была «наводчиком по углу места». Объявляется тревога, поступает команда. Смотришь в окуляр, начинаешь ловить точку, где находится самолет. Дальше сведения передаешь на орудие.

Было еще отделение «дальнозорщиков». Там имели дело с дальномерным аппаратом, который определял расстояние до самолета. Начальство хотело, чтобы я освоила эту специализацию. Только я не прошла по зрению, плохо воспринимала, что близко, что далеко. Потом всю жизнь, когда развешивала белье, промахивалась и закрепляла прищепку на пустом месте. И думала при этом: правильно, что тогда меня не взяли!

По-настоящему страшно было, когда приходила очередь дежурить ночью у артпогреба, где снаряды хранились. Стоишь с винтовкой, темно, холодно, поджилки трясутся. От кустов тень, кажется, двигается. И орешь до хрипоты: «Стой, кто идет?!» По несколько раз за ночь. Жили мы в землянках. Кормили нормально. Бегали с котелками в столовую: дайте горячей воды. В туалете из котелка друг друга поливали, прекрасно получалось. Голову мой хоть каждый день. Раз в десять дней нас водили в баню. И какое же было блаженство потом переодеться в чистое и растянуться на кровати. Закрывали глаза, и не верилось, что идет война.

Победа

— Весной 1945 года наша батарея перестала стрелять: уже не поступали сигналы тревоги. В ночь на 9 мая, когда я дежурила на телефоне, позвонили и сказали, что утром будет важное сообщение. Не знаю, как дождались этого утра. И снова звонок из штаба дивизии: «Война окончена». Подробно о том дне не расскажу. Как-то все в памяти перемешалось. А вот, когда потом ездили на ВДНХ давать салют в честь победы, это помню хорошо.

«Здесь мы ребят хоронили»

— С мужем познакомилась в своем дворе на Самотечной улице. Он дружил с парнем, который жил в нашем доме. Коля из Клина, воевал в составе дивизии имени Дзержинского. После войны работал в милиции. Мы с ним уже на пенсии ездили в Можайск, который отбивал у немцев. Верите ли, я боялась, что он разрыв сердца получит. Бегал по площади, волновался: «Здесь мы после боя ребят хоронили! Где-то рядом политрук наш лежит». Нет уже на свете моего Николая Егоровича.

В Ленинке

— В Ленинской библиотеке работала сестра Татьяны — Капитолина Заяц, отличным водителем в войну была. Она и помогла устроиться. Меня взяли комендантом в старое здание. Рабочий день начинался с того, что приходила в общий читальный зал и смотрела на потолок — где протекает? В моем хозяйстве имелись полведра краски, кусок брезента, кисть. Лезла на чердак и заклеивала очередную дырку в крыше. Ведь сколько крышам досталось в войну, сколько по ним бегали, когда тушили зажигалки. Передвигалась по карнизам. Потом всю жизнь удивлялась: держаться-то не за что, как же я там ходила и не падала, ничего себе не сломала? Что-то, видно, хранило.

Нина Антониновна Коробьина

Защищая столицу

— О том, что на СССР напали, мы, студентки библиотечного института, узнали в Ленинграде. 22 июня поехали в Петергоф, собрались сфотографироваться у фонтана — и в этот момент услышали речь Молотова. В то первое лето мы, вернувшись в Москву, начали рыть противотанковые рвы. Как же тяжко приходилось: на три метра высоты кидали лопатой землю. А в группе одни девушки. Но это еще цветочки. О торфяных работах вообще страшно вспомнить. Жидким торфом заливались поля. Когда он немного подсыхал, машина его «разрезала» на пластины. И эти пластины мы должны были отдирать от земли и переворачивать, чтобы быстрее шел процесс сушки. Когда наступила осень, почти невозможно стало ходить по трубам, где находился гидроторф. Они холодные, скользкие, покрытые инеем. Один раз я сорвалась, разбила колено. Потом попала в больницу, случилось воспаление, сделали операцию. С тех пор коленка и болит.

6 января 1942 года я вышла на работу в ГБЛ. Жила я на Каланчевской улице. Заканчивали работу поздно, когда метро превращалось в бомбоубежище. Уличное освещение было слабое. Чтобы не наткнуться в темноте друг на друга, ходили со значками такими светящимися. Конечно, тушила на крыше Ленинки зажигательные бомбы. В противохимической команде изучали дегазацию, какая бывает защитная одежда. Потом меня даже направили на городские курсы, где совсем по-серьезному учили. Даже с применением небольшого количества отравляющих веществ. Всяко приходилось. Но жизнь продолжалась, была молодость.

Под Новый год

— 31 декабря 1943 года подруга позвала меня к себе. Хороший получился праздник. В гости к ней пришли летчики, их отпустили на три дня. Привезли с собой продукты, мы закатили пир. Жалко, что к одиннадцати надо было бежать в библиотеку на дежурство. Посидела с ними часочек — и все, прощайте! Никуда не денешься. Что положено, то положено.

Питались плохо, что тут говорить? Мама работала на заводе, получала рабочую карточку, мы с сестрой-студенткой — иждивенческие. Когда я в библиотеку попала, мне тоже выдали мне рабочую. На троих у нас в месяц получалось 800 грамм хлеба. Мой старый дядя жил один, сильно болел, и я получала на него продукты. Никогда не забуду выданный ему аптечный пузырек с растительным маслом, который тоже надо было растянуть на целый месяц.

А знаете, как люди крепко дружили? Лучше друг другу относились, чем сейчас. Точно говорю. На Дальнем Востоке работал родственник-картограф, который иногда передавал нам с оказией продукты. Так вот мама в таких случаях всегда приглашала в гости подругу с семьей. И они так же делали, когда им что-то перепадало. Много хлопот доставляли дрова. Главное — где достать? Мой двоюродный брат, секретарь парторганизации в Химках, иногда маму снабжал каким-нибудь бревном. Однажды с таким бревном ее прямо из электрички забрали в милицию. Правда, скоро отпустили.

С соседями тоже жили хорошо. К сожалению, еще начиная с довоенного времени, они три раза менялись. Забирали то одних, то других. Все работали на железной дороге, дом был вроде как ведомственный. Иной раз ночью слышишь чужие шаги. Пришли, стучат...

Детский читальный зал

	Библиотека в годы войны. Торжественное открытие детского читального зала 24 мая 1942 года.

— Перед открытием в ГБЛ детского читального зала много было сделано. Отбирали детские книжки из обменных фондов, регистрировали их, заводили каталожные карточки. Фонд набрался большой. По-моему, 28 тысяч названий. Кроме того, начали возвращаться из эвакуации фонды. А значит, встала задача их разгрузить, разобрать, доставить на места. По туннелю ящики возили на тачках.

На торжественное открытие, которое планировалось на 24 мая 1942 года, решили пригласить почетных гостей. Мы с одной сотрудницей поехали к Маршаку. Самуил Яковлевич болел, вышел в теплом халате. Посидел, почитал нам свои стихи. И пообещал принять участие в событии. Слово свое сдержал. Кроме него пришли и другие известные писатели и поэты. Например, Лев Кассиль, который очень хорошо выступил. Поэт Йосиф Уткин прибыл прямо из госпиталя, с повязкой на голове. Он погиб в сорок четвертом.

А первые читатели появились в зале еще 10 мая. Человек десять, двое из которых — Рената и Тёма — дети наших библиотечных работников. Помню мальчика Карлушу. Он жил с дедушкой совсем рядом, на улице Фрунзе. Дедушка у него профессор, в первый раз сам внука привел. Посмотреть, в каких условиях он будет заниматься.

Со временем ребят стало много, зал всегда полный. Один большой стол предназначался для маленьких, другой — для старших. Потом малышей вывели в соседнее помещение, которое отобрали у отдела рукописей. Сделали специальные каталоги, громкие читки проводили, сказки им рассказывали. Одного подростка, нашего постоянного читателя, я через сколько-то лет встретила во время избирательной кампании. Он к тому времени уже стал кандидатом наук. Было приятно увидеться.

04.05.2012